Биография:
Меня зовут Дмитрий Чернов, я родился в 1995 году в городе Новосибирск, Россия. С детства писал прозу, затем стихи. Издал 2 сборника рассказов, в данный момент готовлюсь выпустить первый сборник стихотворений. Основной мотив творчества – поиск ответа на вопрос, какие мысли скрываются в самых тёмных уголках человеческого разума.
Отцовская любовь
Птица в клетке не знает, что она не может летать.
Жюль Ренар
Когда этот мужчина в распахнутом чёрном кожаном плаще делает очередной глоток пива, мысли в его голове становятся всё расплывчатей, а желания – безумнее. Разбей стакан об лысину этого старикашки! Встань на стойку и покажи этим салагам пару отличных движений!
Но каждый раз мистер Эммерсон воздерживался от порывов, которые нашёптывал алкоголь, и останавливался аккурат перед тем, как окончательно напиться и потерять власть над собой. Он знал, что больше к стакану лучше не притрагиваться, отстранил его, вытащил несколько смятых купюр и оставил их на стойке. Поправив плащ, мистер Эммерсон встал со стула. Чтобы не упасть и обрести первоначальное равновесие, ему пришлось облокотиться о жирную столешницу. Когда ноги более-менее окрепли и согласились идти, мистер Эммерсон поплёл к выходу из бара, попутно окидывая взглядом присутствующих. Люди вокруг не обращали на очередного пьянчугу никакого внимания.
Мистер Эммерсон глубоко вдыхал аромат ранней осени, смешанный с едва уловимым привкусом автомобильных газов. Здесь, на окраине, этот запах был фирменным, потому что в центре города он превратился в пошлую какофонию из выхлопов, заводских выбросов и дешёвых духов не на много более дорогих проституток.
Стеклянные двери продуктового магазина разъехались в стороны, и мистер Эммерсон переступил порог. Его шаг стал уверенней – хороший воздух повлиял на опьянение. Он пошёл прямиком к холодильникам.
Дверца поддалась. Искусственный холод на мгновение обдал мистера Эммерсона, но тот быстрым движением взял бутылку с молоком и закрыл дверцу. Прищурившись, он тщательно просканировал чёрные цифры даты производства. Убедившись, что молоко свежее, мистер Эммерсон отправился на кассу.
Продавец приветствовал его с плохо скрываемой брезгливостью. Очевидно, от мистера Эммерсона несло пивом за милю. «Разбей бутылку о его голову!» – вдруг пронеслась шальная мысль. Нет, нельзя. Это молоко нужно Ей…
Мистер Эммерсон покинул магазин. С каждым уверенным шагом в сторону дома алкоголь будто ослабевал своё влияние на его организм. Длинный плащ, развеваясь, едва успевал за своим владельцем. Солнце грозно нависало над дорогой и бликами стреляло мистеру Эммерсону прямо в глаза.
Мистер Эммерсон открыл дверь. Как только он вступил в свой старый дом, его лицо изменилось – морщины расправились, глаза заблестели, уголки рта приподнялись, а пальцы, сжимавшие бутылку молока, чуть смягчились. Он поставил покупку на тумбочку, чтобы скинуть плащ и остаться в чёрной рубашке.
Затем, не разуваясь, он прошагал на кухню, открыл бутылку и налил молоко в стакан. Поставил его в микроволновую печь, которая ответила резким лязгом стекла о стекло, и грел молоко в течение минуты.
Гул микроволновки не мог заглушить того звука, который мистер Эммерсон постоянно слышал, находясь в своём доме. Он медленно обводил взглядом эти обветшалые стены, изорванный диван, виднеющийся из зияющего дверного проёма кухни, грязный потолок с дешёвыми лампами, абажуры которых давно съедены молью. Всё это источало слышимую только им тишину, которая превратилась для него в особый, сакральный звук покоя и уединения. Но уединение не превращалось в одиночество – он знал, что в доме не один, и от ожидания встречи с Алисой, его единственной девочкой, у него сводило челюсти и учащался пульс. Скоро эта тишина сломается выстрелом Её звонкого голоса, и мистер Эммерсон будет счастлив.
Раздался заветный писк. Мистер Эммерсон вынул стакан из микроволновки и обхватил его двумя руками, чтобы не пролить ни капли. Всё молоко – Алисе. Это всё Её.
Под лестницей располагалась небольшая железная дверь, ведущая в подвал. На первый взгляд она казалась лишь обшарпанной декорацией прошлого, но на самом деле являлась порталом в другой мир, скрытый от посторонних глаз.
Длинный ключ вошёл в замок, скрипнул, и дверь уступила, открыв взору своё чёрное чрево. Мистер Эммерсон начал уверенно спускаться по тёмным узким ступеням вниз, в подвал. Дверь за ним громко захлопнулась, и на мгновение стало очень темно. Но через секунду впереди заблестел слабый свет. Он проглядывался сквозь чёрное полотно, свисающее с потолка. Мистер Эммерсон отодвинул его…
… И оказался в подвальном помещении. Его стены, покрытые оборванными обоями, дышали ветхостью. С потолка свисала одна-единственная лампочка накаливания. Облупившийся ламинат покрывал пол. Справа у стены ширма отделяла большой таз с водой и ведро; у противоположной от входа стены возвышался старый покосившийся шкаф, забитый не менее древними книгами. Посередине, прямо под лампой, стоял стол с круглой столешницей и двумя стульями вокруг. Возле шкафа ютилась кровать с высоким матрасом, на котором, согнувшись над книгой, сидела Она.
Алиса резко подняла свои огромные глаза и просияла.
– Папочка! – она отбросила книгу, которая с недовольным шелестом опустилась на постель, и кинулась в его объятия. Мистер Эммерсон аккуратно обвил дочь руками, стараясь не пролить ни капли молока. Алиса прижалась своей бледной щекой к его щетине, и он закрыл глаза от блаженства, чувствуя, как её тепло пропитывает каждую клетку.
– Ты жив! Они не ранили тебя? – Алиса слегка отстранилась, заботливо оглядывая отца. Мистер Эммерсон улыбнулся от умиления:
– Было тяжело, но я справился. Впрочем, как всегда, – он протянул дочери стакан. – Вот, я принёс молоко. Пей, пока тёплое.
Она взяла стакан двумя руками, обняв его своими длинными тонкими пальцами. Ей было уже девятнадцать, но она больше напоминала ребёнка, чем взрослую девушку. Её кожа, никогда не видевшая солнечного света, была бела как лист бумаги, что придавало и так невероятно тонким чертам дополнительную хрупкость. Одни только огненно-рыжие волосы и алые губы выделялись на этом полотне красоты, словно красные яблоки на снегу. Мистер Эммерсон любил любоваться дочерью, любил смотреть на смешную неуклюжесть её движений. Её тело привлекало его, и он знал, что мог бы безнаказанно завладеть им в любую минуту, но он бы ни за что на свете не позволил себе осквернить святую непорочность Алисы.
Она жила тут, в подвале, с самого рождения. Отец обустроил для неё своеобразную комнату, сделал ремонт. Сначала, когда она была совсем маленькой, он практически всё время проводил с ней – кормил, играл, менял пелёнки, а поднимался наверх только для того, чтобы поесть, или взять новую бутылочку с молоком. С возрастом он стал всё чаще покидать её, мотивируя это тем, что наверху живут ужасные чудовища и ему необходимо драться с ними, чтобы защитить Алису. Девочка верила ему – у неё не было другого выбора, ведь она и не знала другой жизни, жизни вне подвала. С семи лет мистер Эммерсон начал учить дочь азбуке и математике, приносил ей книги. Алиса читала их и далеко не всегда понимала происходящее в тексте. Тогда отец объяснял ей, а на вопрос «Куда это всё исчезло, папа?» отвечал, будто много лет назад наверху произошла глобальная катастрофа и остались только чудовища. Он говорил, что защищает её от всех тех ужасов, которые остались в старом мире наверху, и Алиса была счастлива каждый раз, когда он, целый и невредимый, возвращался из очередного «похода за припасами». Иногда Алиса слышала гудки автомобилей наверху, и отец ей говорил, будто это чудовища разговаривают между собой и необходимо затаиться, чтобы они не нашли их маленькое укрытие. Алиса пугалась и пряталась под одеяло, а мистер Эммерсон смотрел на неё и был счастлив, что защищает свою дочь от разрушительного воздействия внешнего мира.
Вот и сейчас, когда улыбка засветилась на перепачканном в молоке рте Алисы, мистер Эммерсон сиял от счастья. Он обнял её и тихо спросил, что она читает сегодня. Тогда они сели и дочь в красках описала ему книгу, которую тот принёс позапрошлым вечером. Она не поняла пару моментов в ней, и мистер Эммерсон тихим покровительственным тоном объяснил ей непонятные участки произведения. Через пару часов тёплого общения мистер Эммерсон сказал, что ему пора на дежурство – так он говорил Алисе, когда отходил ко сну.
– Доброй ночи, доченька, – он поцеловал её в лоб.
– Доброй ночи! – Алиса снова обняла его на прощание.
Он поднялся по ступеням в дом, а дочь проводила его взглядом.
Очередной день был закончен, наступал вечер. Мистер Эммерсон предпочёл не идти в бар сегодня, а сразу после работы направился домой. Дул ветер, заставивший прохожих поднять ворота своих курток и плащей. Мистер Эммерсон смотрел на них и думал о своей тайне, которая была невдомёк жителям этого душного городишки. «Интересно, что бы они сделали, если бы узнали об Алисе? – но затем мистер Эммерсон всегда отгонял эту мысль, – понятно, что – выпустили бы её и лишили своего отца. Она бы погибла без меня…»
Вдруг он что-то почувствовал. То ли какое-то особенное дуновение ветра, то ли неведомая магическая сила заставила его поднять глаза. Он сделал это и, обомлев, замер на месте. Все мысли остановились вместе с ним.
Впереди, перед домом мистера Эммерсона, облитая вечерним заходящим солнцем, на тротуаре стояла Алиса. Стояла, а вокруг ездили автомобили, ходили люди… стояла, такая одинокая и беззащитная, шокированная увиденным, посреди огромного страшного мира, который хотел причинить ей вред.
«Алиса… как она…»
Мистер Эммерсон броском кобры настиг её тоненькое тельце, схватил и с невероятной силой налетел на дверь дома. Слабый замок оторвался, дверь с грохотом ударилась о стену. Мистер Эммерсон, закрывая своим телом Алису, с размаху упал на диван, стоящий напротив.
– Глупая, глупая, глупая девочка! – он рыдал, проводя рукой по её прекрасным волосам. Она тоже плакала, крепко вцепившись в отцовский плащ.
– Папочка… папочка… прости меня… там так страшно…
Чудовища проезжали мимо, рыком разрывая сердце Алисы. Люди, проходившие по улице, хотели её крови – все до одного.
– Там страшно… чудовища, они повсюду, они хотят убить меня…
Страшное красное солнце хотело сжечь её кожу.
– Доченька… милая… а что, если бы не я?.. Что, если бы я не успел?
Они хотели забрать его дочь. Его единственную доченьку хотела поглотить бездна безумного мира.
– Я больше не хочу уходить… я хочу к себе… навсегда… папа… пожалуйста, отведи меня…
Он не стал спрашивать, как она выбралась наружу. Просто быстрым шагом отнёс её, испуганную и заплаканную, в подвал, уложил на постель и укрыл одеялом. Наспех поцеловал и вышел.
Громкий лязг ключа в замке отдался эхом в голове мистера Эммерсона. Нет, она больше никогда не покинет своё жилище.
ОГЛАВЛЕНИЕ
В этом мире есть только я, клавиатура, и монитор с предательски белоснежным листом текстового документа. Курсор мигает без остановки в начале строки. Тик-так, тик-так, тик-так. Я беспомощно опустил руки на клавиатуру. Шумно выдохнул. Запустил пятерню в чёрные сальные волосы, закрыл глаза. Белый лист ещё некоторое время виделся мне сквозь сомкнутые веки. Пустоту в голове можно было сравнить с пустыней, по которой мчится вольный ветер, огибая гигантские барханы и бросая песок в глаза неосторожным путникам, посмелевшим ступить на эту бесплодную землю.
Секунды превращались в минуты, те – в часы. Казалось, я сижу здесь неделю, пытаясь выдавить из себя хотя бы одно, первое, слово. Самое сложное – начать, говорил я себе, говорил так каждый день на протяжении года, и эта стартовая черта всё никак не хотела преодолеваться. Финиш этого забега не виднелся даже на горизонте, а все зрители, жаждущие посмотреть на зрелище, давно разошлись по домам, разочарованные моей нерасторопностью. А я всё стою на старте, опрев руки на колене, заведя одну ногу назад, и не могу начать забег. Разминаюсь, пытаюсь мысленно собраться, но так и не начинаю. Белый лист накрывает меня, сдавливает до мерзкой сухости во рту и не даёт дышать. Он всегда выигрывает.
Одним резким движением мыши я нажал на красный крестик в углу экрана. Программа издевалась надо мной, это точно, потому что перед закрытием пустого документа мне задали вопрос: «Сохранить изменения?». Я ухмыльнулся и нажал «Нет». Единственным изменением было нажатие клавиши «Пробел». Ну что же, я снова побеждён, снова ухожу в свою нору зализывать раны. В этой битве меня избивают, бьют ногами по лицу, а я каждый раз встаю и прошу добавки. Зачем я это делаю? Для чего? Разве мне что-то это даёт? Какой смысл продавать мои предыдущие книги, точнее, две жалкие пародии на книги, которые никому, кроме горстки моих читателей, не нужны?
Мой курсор будто сам потянулся к браузеру. Я открыл сайт, на котором отслеживал продажи своих книг. Увидев накопившуюся с прошлого раза сумму, я вздохнул, медленно опустил глаза и закрыл браузер. Затем включил музыку, откинулся в наушниках на спинку кресла и закрыл глаза. Тяжёлые гитарные риффы и взрывные удары барабанных установок помогали мне расслабиться, как ни странно. Они заставляли в голове появляться хоть какие-то мысли. К сожалению, эти мысли иссякали в первую же секунду после открытия текстового документа. Постепенно из разума начал всплывать один конкретный образ, навязчиво вгрызаясь в мозг. Да, это я знаю чётко и ясно – я хочу напиться. Я сдался и хочу признать своё поражение. Чёртов белый лист, сегодня ты добился своего. Реванша не будет.
Потрёпанные джинсы, куртка прямо на домашнюю футболку. Я посмотрел на часы – я должен торопиться, если хочу успеть отравить себя до беспамятства. Включил свет в прихожей, чтобы попасть в ботинки и чуть не ослеп – до этого я сидел в полной темноте, задвинув шторы. Свет мешал сосредоточиться. Или я так пытался объяснить свою бездарность. Перед тем, как загреметь связкой ключей, я бросил взгляд в зеркало. Я не выглядел на свои тридцать пять, хотя время постепенно всё же брало своё. Чёрные мешки под усталыми глазами, впалые щёки, обрамлённые густой неухоженной бородой. Интересно, именно так должен выглядеть школьный учитель биологии? Если приглядевшись, в моей чёрной шевелюре можно найти седые волосы. Наверное, я всё-таки загнул насчёт того, что не выгляжу на свой возраст. Из зеркала на меня смотрел, скорее, измождённый старик.
Хоть ночь ещё и не вступила полностью в свои права, смерть солнца уже произошла около часа назад. Весенний воздух вдыхался мягко, им хотелось наполнить не только грудь, но и всё тело, полностью подчинившись ласковым касаниям. Я шёл уверенно, твёрдо ступая по тротуарной плитке вдоль своего дома. Моя цель лежит за углом, и я точно знал, что мне нужно. Хоть где-то я в чём-то уверен. Это придавало сил и позорило меня одновременно. Человеку придаёт сил мысль о том, что он скоро напьётся до потери своего облика. Позор. Стыд. Эти мысли вились вокруг меня как надоедливые мухи, и я нервно отгонял их.
На дно моей корзины для покупок упало несколько бутылок пива. Я даже их не считал. Ещё пара минут, и сверху приземлилась водка. Какой-то жалкий голосок внутри меня пытался что-то возразить, но я грубо заткнул его. Кассир пробивала мои покупки с полузакрытыми глазами, всем своим видом показывая навалившуюся на неё усталость. Я посмотрел на неё и подумал, читала ли она мои книги? Узнала бы она меня? Очень вряд ли, осёкся я. Этот жалкий сутулый человечек с мешками под глазами вместо лица скорее известный пьяница, чем писатель.
Добравшись домой на одном дыхании, я скинул обувь и сразу же, не раздеваясь, открыл одно пиво. Сделал несколько глотков, залпом опустошив половину бутылки, и вернулся за своё место возле компьютера. Включил какой-то фильм и тупо уставился в экран, отключив мозг.
За первой бутылкой последовала вторая, за ней третья и четвёртая… когда рюмка начала заполняться водкой, у меня уже всё плыло перед глазами. В таком состоянии кажется, что можешь всё. Быть может, я смогу преодолеть пустыню в своей голове и наконец победить белый лист?
И вот он снова смотрит на меня. Пустой текстовый документ. Курсор снова мигает. Тик-так, тик-так…
Вдруг одно воспоминание всплыло в памяти, будто бутылка с запиской внутри, которую вынесло на берег там, где её никто не ожидал увидеть. Я развернул эту записку и отчётливо увидел лицо Аси. Такая же красивая, как и всегда, она пронзала меня взглядом-лезвием, её ноздри в ярости поднимались вверх и опускались вниз, и всё её хрупкое тело дрожало от негодования. «Ты посмотри на себя! Ты просто жалок! – Ася размахивала руками. – Сколько раз я тебя просила, найди нормальную работу, прекрати наконец бухать!» – с этими словами она схватила стоящую на столе бутылку из-под пива и швырнула в стену. Стекло разлетелось повсюду. «Ася! – я подался вперёд, но девушка одним тигриным прыжком оказалась ещё дальше. – Я же тебе говорил, это просто помогает мне писать, это просто…»
Ася расхохоталась. Я никогда её такой не видел. «Тебе уже ничего не поможет, дорогой мой. – Её глаза блестели, то ли от слёз, то ли от злости. – А знаешь, почему? Потому что ты бездарность, чьи книги нахрен никому не сдались! Ты не можешь написать ничего, ты выдавил всё, что мог, и знаешь, что? Я пыталась поддерживать тебя, правда пыталась, я верила, что что-то могло получиться, но ты только и делаешь, что сидишь перед пустым экраном в попытках что-то написать и бухаешь! Тебе плевать на меня, тебе плевать на всех вокруг, тебя заботит только своё «Я»!»
После этих слов она ушла, громко хлопнув дверью. Это воспоминание залезло мне под кожу, оно меня обжигало. Я крутил полную рюмку в руке, уставившись на неё, будто гипнотизируя. После этого я уже ничего не помнил.
Я нашёл себя лежащим на диване с полуспущенными джинсами. Видимо, какая-то адекватная часть меня пыталась раздеться перед сном, но проиграла другой, и я просто отключился. Я простонал, пытаясь встать. Взгляд упал на монитор – оказывается, я так и оставил открытый текстовый документ. Конечно, белоснежный лист был девственно чист. Запихнув в себя какие-то бутерброды, я открыл браузер, ещё раз посмотрел на продажи книг и выключил компьютер, не увидев ничего нового. Сегодня мне надо было на работу. Моя голова разбилась на множество частей, разлетевшихся по разным галактикам, и никакой надежды собрать её воедино в ближайшие часы не было.
И вот я уже сижу в биологическом классе, сложив руки на столе, словно ученик. Мой взгляд направлен в одну точку далеко за партами, однако мысли не здесь – они тонким слоем размазаны по белоснежному листу, но никакие мои старания не приводили к тому, чтобы эти мысли складывались в слова, а те – в предложения. Кажется, я даже прямо сейчас вижу этот лист, он висит перед моими глазами, занимая всю заднюю стену класса, как пелена или бельмо, а курсор всё так же без остановки мигает в начале строки. Тик-так, тик-так, тик-так. Или это часы, висящие на стене класса, отсчитывают время, которое мне осталось до того, чтобы прийти домой, снова открыть этот чёртов белый лист, смотреть на него и снова напиться, в конце концов?..
Я не заметил, или не хотел замечать, что урок давно начался. Я больше не мог делать вид, что мне это интересно. Поэтому просто продолжал сидеть, сложив руки, стеклянными глазами уставившись вперёд. Можно было подумать, что учеников должен вполне устраивать такой расклад, ведь они могли заниматься чем угодно на протяжении сорока пяти минут. Оказывается, это устраивало не всех.
После урока, когда все ученики ушли, а я продолжал просто сидеть, выдернуть меня из этого состояния получилось у директора школы, Василия Васильевича. Он зашёл ко мне в класс, встал прямо передо мной, загородив широким животом обзор. Тогда я медленно поднял вопросительный взгляд.
– Зайди ко мне. Пожалуйста, – добавил он и, покачиваясь, медленно вышел. Ничего хорошего это не сулило.
Кабинет директора напоминал вьетнамскую ловушку конца шестидесятых. По периметру всех стен, на подоконнике, на полках шкафа и даже на столе у него стояла огромная коллекция кактусов всех размеров, толщины и степени колючести. Нерадивый ученик, которого приволокли сюда на серьёзный разговор, вполне мог совершить неловкое движение и засадить себе под кожу пару острых игл. Я сел в кресло напротив Василия Васильевича и, скрестив руки на груди, уставился на директора.
Тот долго не начинал разговор, всем своим видом показывая, что у него есть какая-то бумажная работа, не терпящая отлагательств. Наконец, осознав, что бумаги закончились и разговор со мной всё же придётся начинать, Василий Васильевич откинулся на спинку кресла (отчего последнее жалобно скрипнуло), окинул меня взглядом, глубоко вздохнул и спросил:
– Алексей, Лёха, что мне с тобой делать?
Его лысина если не отражала Млечный путь, то как минимум светильник, под которым сидел директор. Я недоумённо развёл руки, ничего не ответив.
– Ты знаешь, что я имею в виду. Ученики жалуются, что ты просто сидишь и молчишь. Целый урок! И так продолжается уже долго.
– Жалкая ложь, клевета и провокация. – Я посмотрел прямо в глаза Василию Васильевичу. Тот, кажется, прочитал в них просьбу о помощи, потому что его взгляд смягчился. Но лишь на секунду.
– Ты знаешь, что это правда. И… мне тяжело об этом говорить, но я буду вынужден тебя… кхм.
– Уволить, называй уже вещи своими именами. Кто мы такие, чтобы сопротивляться этому огромному материнскому организму под названием система? Мы лишь винтики, выполняющие свои функции. Как органы…
– Ты опять издеваешься надо мной? – Василий Васильевич почувствовал видимое облегчение, потому что ему не пришлось произносить слово «увольнение» вслух.
Я поднял руки вверх.
– Изволь! Ни в коем разе.
– Ты можешь хоть сказать, что с тобой происходит? Я беспокоюсь.
– Со мной всё в порядке, – солгал я. Мой голос чуть дрогнул. Это пугало. Директор знал, что вру. Но он понимал, что пробить эту стену невозможно, поэтому просто вздохнул.
– Покажись хоть кому-нибудь, я не знаю. Ты же был когда-то сильным преподавателем, я тебя чуть ли не с боем вырывал из лап этих, – он пренебрежительно махнул куда-то в сторону, видимо, имея в виду соседнюю школу. – Ты нужен мне здесь, со мной, ты нужен моим ученикам.
Я закатил глаза, он этого не заметил.
– Но если продолжится то, о чём мы говорили сегодня, прости, я буду вынужден принимать меры. Хорошо?
– Да, да, и ещё раз да. Можно идти?
– Ещё бы.
Я встал, коротко поклонился и направился к выходу.
– На рыбалку поедешь через две недели? – будто с отчаянием бросил Василий Васильевич вслед.
– Не знаю, – ответил я уже в дверях, твёрдо зная, что ответ «нет».
Я растворился в коридорах школы, снова оставшись наедине с самим собой.
Воспоминание нашей ссоры не хотело уходить из моей головы. Несмотря на расставание, я продолжал иногда общаться с Асей, изредка нам удавалось даже встретиться, но неизвестно, как долго это могло продолжаться. Мы договорились, что как только кто-то из нас найдёт другого партнёра, наше общение прекращается и мы немедленно разведёмся. Сам того не замечая, я открыл нашу с ней переписку и быстро отправил ей сообщение с предложением встретиться, пока не успел передумать. К моему удивлению, через несколько секунд появился значок, что сообщение прочитано, а затем появилось заветное «Ася печатает…». Я сидел с телефоном в руках, боясь даже дышать, и вот она ответила: «Сегодня в обед, наше место». Мышцы под бородой напряглись, вырисовывая некое подобие улыбки. Пора было приводить себя в порядок, если я не хочу опоздать. Я сходил в душ, попытался пригладить непослушные волосы, даже достал пиджак, ведь под «нашим местом» мы имели в виду небольшой ресторан, а туда не пускают в чём попало.
Каждый раз перед встречей с Асей я попадался в одну и ту же ловушку. Я раз за разом проигрывал в голове те слова, которые хочу ей сказать, но, стоит мне увидеть её силуэт, приближающийся из-за горизонта, как все слова улетучивались прочь, оставляя меня наедине с Асей. В такие моменты я чувствовал себя беззащитным. Однако, мне можно отдать должное – я действовал по ситуации, и наши встречи проходили более-менее тепло. Не нужно быть гением, чтобы понимать, что она ещё не простила меня, может, даже не думала про это, но она всегда была со мной сдержана, иногда даже шутила и смеялась. Её улыбка – лучшая награда за встречи, которую можно было придумать.
Вот, спустя несколько часов, я стою у входа в ресторан. Мои колени дрожат, как перед первым свиданием, пальцы нервно сжимают розу. Шипы больно въедаются в кожу, но я этого не замечаю и постоянно оглядываюсь по сторонам в поисках знакомого лица. Мимо без конца проезжают автомобили, спешат люди, с недовольным видом огибая меня стороной, но среди этой повторяющейся серости я не видел того, кто был мне так нужен. Шло время, я уже начал поглядывать на часы и в телефон, и вдруг услышал за спиной её мягкий голос:
– Привет.
Я обернулся и поздоровался в ответ. Мы обнялись, не слишком крепко.
– Это тебе, – я протянул ей розу. Ася улыбнулась, поблагодарила и жестом позвала меня войти в ресторан.
Мы приходили сюда, когда ещё только начинали встречаться. Впоследствии этот ресторан стал «нашим местом», здесь мы отмечали дни рождения, какие-нибудь праздники и наши даты, иногда просто приходили, чтобы отдохнуть и перекусить после работы. Убранство зала пестрило разными мелкими деталями. Столы, сделанные под массивное дерево, ветки, как бы пронизывающие весь зал по стенам и потолку, вазы с искусственными цветами, приглушённый свет – всё это создавало привлекательную атмосферу, сюда хотелось возвращаться снова и снова.
Мы сели за столик друг напротив друга, официант сразу принёс вазу с водой для розы и меню. Я не смог открыть книжку с первого раза, мне мешали предательски вспотевшие ладони. Ася заметила это и улыбнулась. Значит, у неё хорошее настроение.
– Как добралась? – я решил непринуждённо завести разговор.
Ася пожала плечами.
– Как обычно, на автобусе, – мы встретились глазами. Я вспомнил тот её взгляд из воспоминания. Тот самый взгляд. Мне стало не по себе, хоть сейчас она и смотрела на меня иначе.
– Ты довольно быстро доехала.
Ася отмахнулась:
– Брось! Я чуть не опоздала. Пришлось одеться поприличнее.
– Великолепно выглядишь, кстати.
– Не стоит, – губ Аси коснулась улыбка, она опустила глаза и быстро пробежалась ими по меню. – Здесь ничего не меняется уже столько лет.
– А я знаю, что ты закажешь, – я отложил меню на угол стола, – карбонару, цезарь и бокал красного, так?
– Всё-то ты знаешь, – Ася игриво прищурила глаза.
– Официально ты всё ещё моя жена, – мягко сказал я.
Она подняла меню выше, будто прячась за ним:
– Я бы на твоём месте не обольщалась.
Повисла неловкая пауза. Её слова порезали моё сердце.
– Ты не представляешь…
– Добрый день, меня зовут Александр, я ваш официант, вы готовы…
– Пока нет, – мы ответили появившемуся из ниоткуда официанту хором. Тот кивнул и исчез так же быстро, как появился. Я продолжил мысль, нервно водя ногами по полу:
– Ты не представляешь, через что я прохожу каждый день, чтобы всё исправить.
– Да? И что же это? – с неподдельным любопытством спросила Ася. Она закрыла меню и отложила его в сторону. Краем глаза мне начало казаться, что ветки на стенах и потолке начали трещать и осыпаться, готовые разрушиться.
– Я сижу каждый день перед пустым листом и пытаюсь что-то написать. Я правда пытаюсь. А алкоголь… он всего лишь средство, инструмент, он должен мне помочь в этом. Ты видишь перед собой человека, которому просто нужно время, чтобы всё исправить.
Брови Аси поползли вверх.
– Подожди, ты что, думаешь, что как только что-то напишешь, я вернусь к тебе, как по мановению волшебной палочки?
– Как только ко мне вернётся вдохновение, я напишу что-нибудь и жизнь поменяется. Всё обязательно станет хорошо. Я брошу пить, да хоть сегодня, если ты захочешь.
Я нервничал. Чёлка прилипала к моему влажному лбу. Мне начало казаться, будто я сам не верю в то, что говорю.
Ася покачала головой.
– И всё же ты точно такой же. Ты всё ещё думаешь, что планета вращается вокруг тебя, твоих книг и твоего этого дурацкого белого листа. Эта книга не написана, я так понимаю, у неё нет ни одной строчки, но ты уже крутишься вокруг неё, и вся твоя жизнь последний год посвящена этим пустым строчкам. Я пыталась с этим мириться, но не смогла. Вспомни, пожалуйста, что я ушла именно из-за этого.
Она говорила достаточно громко, чтобы ловить косые взгляды людей вокруг. Но мне было всё равно, потому что я действительно помнил про то, что она говорит.
– Тебя определяет твоя ненаписанная книга. Ты возишься с ней, как мать с мёртвым младенцем, не замечая ничего происходящего вокруг. Когда мы расставались, я сказала, что считаю тебя бездарностью. Это не так, я сказала это в сердцах, лишь бы задеть посильней, но пойми…
Ася шумно вздохнула, будто борясь с подступившими слезами. Я просто сидел и смотрел, замерев на одном месте, и в голове у меня происходило чёрт разберёт что. Не нужно было идти к гадалке, чтобы понять – я вскрыл пластырь на очень болезненной ране, которая не собиралась заживать.
– Но пойми, что я выходила замуж за тебя, а не за твои книги. Ты опубликовал их две, нашёл своего читателя, молодец, это здорово, но если ты не можешь больше ничего написать, может, пора остановиться? Может, пора наконец остановиться и поднять глаза на свою жену, которая, оказывается, всё это время стояла рядом? Может, если писатель не может ничего больше написать, значит, он уже сказал всё, что хотел?
Мне казалось, будто меня вскрывают скальпелем и лезут во внутренние органы, выворачивая их наизнанку. Ведро ледяной воды обрушилось на мою голову, я стоял, как мокрый котёнок, не в силах пошевелиться. У меня не было ответных слов, потому что Ася говорила чистую правду, и от этого становилось ещё больней.
Мне в голову пришли другие воспоминания. Как мы стояли в загсе, надевая кольца друг другу на пальцы. Как она обнимала меня сзади, когда я работал над первой книгой. Как мы лежали на капоте машины летней ночью, смотрели на звёзды и вели тихую беседу. Я потерял всё это, потому что лист заслонил разум…
Нет, не лист. Не белый лист, стоящий перед моими глазами уже год, а именно моя самовлюблённость стала тем молотом, который ударил по нашему браку и нещадно расколол его. Всё это время я смотрел в глаза Аси и видел в них отражение себя и своих демонов, главным из которых является моя писательская несостоятельность.
Осознание – как удар по лицу. Я падаю в октагоне, бессильно опустив руки. Нокаут. Я побеждён. Снова.
– Ася… – смог выдавить я. Слова доносились словно из другой реальности. – Прости меня. Я…
В горле пересохло. Рушится потолок, рушатся стены. Рушится всё вокруг, и одновременно с этим время остановилось.
– Давай попробуем всё сначала. Я понял тебя. Я самовлюблённый ублюдок, который… просто к чёрту всё. К чёрту эту книгу. Ты права. Главное, если ты будешь рядом.
Я потянулся за её рукой, она одёрнулась и резко встала, вытирая рукавом слёзы. Её глаза ускользнули от меня. Двинулась к выходу, я встал за ней и пошёл вслед. Ася резко повернулась:
– Нет.
Я встал, как вкопанный. На секунду я увидел её глаза. Красные от слёз, но всё ещё такие же прекрасные, как в тот день, когда мы обменивались кольцами. Она мелькнула напоследок платьем в дверном проёме выхода, а я стоял, словно дерево, пуская корни и раскидывая ветки по стенам и потолку этого ресторана. Звон бутылки, которую она кинула в стену при нашем расставании, звучал тише, чем сейчас звон моего сердца, упавшего на пол и разбившегося в стеклянную крошку.
Этой ночью я не мог заснуть. Мои сердце и мозг обливались кровью, грудь жгло тысячей солнц, я переворачивался с одного бока на другой. В конце концов просто лёг на спину, сложил руки на груди и уткнулся в потолок. Что-то внутри оборвалось и не давало покоя, наверное, это была обида на самого себя. Я сам, своими руками испортил всё, что только можно было испортить. Перед тем, как лечь в постель, я включил компьютер и удалил тот самый пустой текстовый документ, в надежде, что это исправит хоть что-то. Сейчас я лежу и понимаю, что это был маленький шаг, который я, на подсознательном уровне, хочу видеть очень большим.
Перед уроком я заранее написал на доске условия генетической задачи, сел на стул и уставился в самый конец класса, ожидая увидеть перед глазами уже ставшую привычной пелену белоснежного листа, который не давал мне покоя. К моему удивлению, этого не было. Я поморгал несколько раз, потёр глаза, но ничего не изменилось. Моему взгляду открылся вид на заднюю стену класса, где за стеклом огромного ветхого шкафа находились различные биологические макеты и препараты. Я медленно обводил взглядом мозг, макет грудной клетки, части скелета, коллекцию сушёных насекомых. Мы ничем не отличаемся от этой бабочки, приколотой булавкой к мягкому основанию. Мы покоимся на этом шёлке с иллюзией того, что у нас есть крылья, что мы можем летать, даже не подозревая, что булавка давно торчит из нашей груди и держит нас на месте. Ты можешь махать своими красивыми расписными крыльями сколько угодно, тебе это не поможет.
Белый лист. Я его не видел. Да, я всё ещё слышал поганое «тик-так», но это шли часы на стене. Лист растворился в кислоте моих мыслей, с шипением и пеной.
– А… Алексей Олегович? – Раздался робкий голос.
Я моргнул. Оказывается, урок уже начался, и ученики наполнили класс.
– Да, всем привет, – я встал и медленно обошёл свой стол, – сегодня у нас, как вы видите, генетические задачи. Начнём с этой, довольно простой. Дигибридное скрещивание, Пеннет, всё, как вы любите.
Я махнул рукой в сторону доски.
– Кто выйдет и продемонстрирует решение?
Класс никак не отреагировал. Я вздохнул, закрыл глаза и снова их открыл.
– Это очень просто. Вам действительно пригодится это на…
«На экзамене», – хотел сказать я, но вовремя осёкся. Я увидел их, своих учеников. Задние парты уткнулись в телефоны, особенно не скрывая этого. Кто-то перешёптывался с соседом, кто-то тыкал ручкой в спину впереди сидящего. Те, кто сидел ближе всего ко мне, уставились стеклянным взглядом куда-то вперёд, жуя жвачку, как коровы, и надеясь, что их неподвижность делает их невидимками. Некоторые кидали взгляды в мою сторону, видимо, не в силах поверить, что я снова что-то говорю и пытаюсь преподавать. Они слишком долго видели меня овощем, сидящим за столом. Какой к чёрту экзамен, о чём я говорю? Им плевать на всё, что я пытаюсь преподавать, на всё, что я пытаюсь донести до них. Но самое ужасное, самое страшное, что до меня только что начало доходить, это то, что мне тоже на это всё плевать. Понимание этого сидело где-то внутри меня уже много лет, и сегодня я вдруг с какой-то долей облегчения это подметил. Но я и сам виноват. Чтобы исправить ситуацию, недостаточно просто сделать шаг, делая вид, будто до этого ничего не было. После этого я с горечью вспомнил Асю. «Нет», – сказала она, резко повернувшись.
Я молча смотрел на класс. Затем вдруг воскликнул:
– Да! Вы правы! – задние парты подняли глаза, а передние перестали жевать. – К чёрту дигибридное скрещивание! К чёрту Пеннета, пусть сам чертит свою чёртову таблицу!
Я подпрыгнул к доске и двумя махами стёр всё написанное на ней, затем развернулся к классу и сел прямо на свой стол, скрестив ноги в воздухе.
– Счастье в таких же антагонистических отношениях с несчастьем, как тьма со светом, холод с теплом, – я заговорил медленно, но твёрдо. – Самого по себе холода, как сущности, не существует. Есть только отсутствие тепла, понимаете?
Я начал встречать глаза своих учеников. Кажется, в них даже что-то было. Сознание. Или осознание?
– Тьма – это лишь слово, обозначающее отсутствие света. Нельзя пощупать тьму, измерить тьму, а вот свет – можно. Так же и со счастьем. По такой же аналогии счастье – это отсутствие несчастий. Вы огораживаете себя от несчастий, иногда – на протяжении всей своей жизни, и вам начинает казаться, что вы достигли счастья, что вы можете дотронуться до него. В вашем сознании счастье вполне себе материально, и оно греет вашу душу.
Лицо Аси стояло будто прямо передо мной. Горечь подступала к горлу, становилось тяжело дышать.
– А ведь на самом деле всё наоборот. Несчастье – это отсутствие счастья. Когда вам кажется, что всё начинает налаживаться, когда вам казалось, что вы можете управлять своей жизнью и она полностью под вашим контролем, всё летит к чёрту!
Я вскочил. Внутри полыхал пожар, оставляя лишь обгоревшие ниточки на месте нейронных связей. Взмах руки – и целая кипа бумаг, документов и журнал полетели на пол. Кто-то приглушённо вскрикнул, я стоял спиной к ученикам, пытаясь перевести дыхание и спрятать выступившие слёзы. Теперь я точно знал, что забрал всё внимание класса. Не поворачиваясь, дрожащим голосом я тихо продолжил:
– Когда вам кажется, что вы идёте по дороге к цели всей своей жизни, и ещё чуть-чуть, и вы её достигнете, не верьте этому. Обязательно что-то встанет на пути и всё разрушит. Да вы и сами поймёте, что это дело бесполезно. Вы поймёте, что ставили перед собой ложную цель, возвели идола, за спиной которого можно прятать все свои неудачи, на который можно скинуть все свои ошибки. Но вот только это так не работает. На пути будете вставать вы сами и ставить себе подножки.
Стараясь не смотреть на класс, я обошёл стол, аккуратно переступая через лежащие бумаги, и сел. Гробовая тишина давила на стены изнутри. Я открыл рот, чтобы продолжить фразу, но звук сообщения на моём телефоне меня опередил. Поняв, что терять мне уже нечего и в любом случае внимание класса я получил, без зазрения совести я достал телефон.
Это было сообщение от Аси. Оно содержало всего два слова: «Давай попробуем».
Брови поднялись, дыхание участилось. Телефон отправился обратно в карман. Фразы, которые я хотел сказать, исчезли. На их место пришли новые:
– Меня завтра уволят, ребят. Так что… постарайтесь быть счастливы. Потому что никогда не знаешь, что случится завтра. Урок закончен.
Все продолжали сидеть на своих местах, иногда переглядываясь.
– Да, да, вы не ослышались. Можете идти, я вас не держу.
Через пару минут я остался один и ждал директора, который непременно скоро зайдёт. Я ждал его с широкой улыбкой на лице.